1 Наше знакомство с лошадьми началось еще в Москве. Вначале это были всего лишь неясные намеки начальника отдела Сергея Стефановича: "В тех краях надо работать на лошадях"; "В Саянах лошадь - лучшее средство передвижения". Все это мы в своих беседах уверенно отметали: "Вертолет и вездеход - вот ноги геолога!"; "Забросимся, потом сплавимся - надежнее будет!" Генка Кузнецов, услышав эти разговоры, брякнул: "В гробу я видел этих лошадей. Все, что мне нужно, я и на себе могу дотащить". К последним словам нужно добавить, что Гена ехать с нами не собирался, и его реплика "в гробу..." имела смысл дружеского пожелания. Постепенно намеки Стефаныча становились советами, приобретая порой форму устного приказа: "Володя! Ты сколько коне-дней в смету заложил?"; "Учти, что седел на месте не достать. Кажется, их делают где-то в Горьковской области". Наши возражения в эту пору уже не отличались молодцеватостью: "Да... Я и не знаю, честно говоря, с какой стороны к ним подходить-то", - отвечал, например, кто-нибудь из нас, растерянно почесывая затылок. Время шло, и как-то незаметно лошадиный аспект полевого сезона стал считаться само собой разумеющимся, хотя по-прежнему воспринимался как некоторая авантюра. Да, такое бывало когда-то. Геологи и геологини, работавшие в те легендарные времена на лошадях, сидят в соседней комнате или даже за соседним столом, всегда готовы за чаем дать дружеский совет с изрядной долей сострадания. Где-то в подвале института моль еще доедает чью-то сбрую. Но сейчас? В конце двадцатого века? И вот Валера Орловский уезжает за седлами. Это никого не удивляет. Но он привозит их на самом деле! Они новенькие, с иголочки, их разгрузка вызывает всеобщее изумление и воодушевление. Теперь наш подвал завален всякими железками, кожами, войлоком, сотнями ремней всех видов и размеров. Все это хозяйство непривычно резко пахнет и скрипит. Стефаныч бродит между стеллажей с этим богатством и вдохновенно бормочет: Потничек... Седло... Подпруга... А вот это недоуздочек!" Далее наступает период мрачных прогнозов: "Ловили мы их две недели, облазили все окрестные долины, а они за перевал махнули"; "Вывихи локтевых. Плечевых. Переломы лучевых. Удары копытом в живот" Отшучиваемся довольно уныло: "Да уж известно, зверь такой: спереди кусается, сзади лягается", в душе моля всех геологических богов, чтобы этот вопрос рассосался сам собой. Без остатка. В то же время дрожит в каждом этакая романтическая струнка: "С карабином... Верхом на гнедом (рыжем, буланом, кауром) коньке... Посреди тайги (степи, болот)... В объявлениях для временных рабочих обязательно пишем про лошадей. Многие клюют и являются. 2 Проходит всего лишь месяц, но в нем лихорадочные сборы, самолеты, ожидания, вертолеты, и вот, наконец, мы в поселке Алгияк посреди Саянских гор. Лошади по договору с партией нас уже дожидаются. Жуют траву у ручья, на нас, хозяев, обращают до обидного мало внимания. Тем временем откуда-то из тайги возникает Стефаныч и восклицает: "Добрый жеребец!", но, пристально всмотревшись в доброго жеребца, поправляется: "Бывший..." Разобравшись, он уже безошибочно определяет настоящего жеребца и взлетает на нем галопом на пригорок. Я смотрю с восхищением и завистью, другие, наверное, тоже. Самую смирную, черную лошадку называем почему-то Машкой. Тут же оказывается, что это существо мужского рода, и приходится переименовывать его в Мишку. Жеребец у нас один, а меринов четыре. Шестая - кобыла. Разница между жеребцом и мерином, несмотря на свою наглядность, многими была постигнута не сразу. Дольше всех заблуждался Митька Кальниченко. Будучи наконец посвящен в эту тайну пятью своими товарищами вечером в палатке, тут же с интересом воскликнул: "А кто же у нас мерин?" Скоро мы поняли, что обычно они не кусаются, а просто скалят зубы. Но с любой лошади вполне можно упасть. Как с ее помощью, так и по своей оплошности, причем результаты самые разные: грязевые ванны, травмы средней и легкой степени. Эффектный кувырок через две головы - свою и лошадиную - показал конюх - тувинец Валера. В дальнейшем мы его стали звать уважительно - Валерий Кыргысович, или между собой просто Кыргысыч. Во время первой поездки трясусь на черном смирном Мишке. Он пыхтит, стараясь поспеть за кобылой и Белолобым. Белолобый (тогда он временно звался Пролетарской Силой), отстает, сам принимается догонять собратьев рысью, как бы сокрушаясь при этом. Наконец, восстанавливает походный строй, уткнувшись носом в хвост передней лошади - прямо-таки строевой конь в отставке. Иногда даже, отчаянно тряся гривой, переходит в галоп, после чего никак не может отдышаться. Потом идет тише, тише, как бы засыпая на ходу, кивая головой все реже и реже... Плывут мимо деревья, следуют назад лужи. Меня охватывает нелепый, детский восторг. Хочется петь что-то протяжное. Я и пою - национальные ковбойские песни. Вечером ноги не согнуть, но и выпрямить невозможно - приходится вечер провести на полусогнутых. Забегу немного вперед, чтобы закончить рассказ о Мишке. С Алгияка мы вскоре уехали, а Мишку увели геолого-съемщики куда-то в тайгу. До нас в эту пору дошел слух о том, что в поселке объявился неизвестно откуда буйный конь, никто его не может поймать, и даже более того, якобы этот конь сам гоняется за прохожими, особенно за женщинами (последнее явно вымысел, но - говорили!), ломится в двери, словом, изрядно буянит. Конюх - тувинец, земляк Кыргысыча, отправился на поимку этого чудища. Каково же было наше удивление,когда он привел из поселка нашего старого, смирного, черного Мишку! То ли воздух тайги так того обновил, то ли травы... Однако соврать мне не дадут товарищи: старичок Мишка помолодел лет на десять. Так и иной человек - в городе он как пиджак протертый, как суслик незаметный, а в тайге, бывает, словно крылья вырастают у такого. Посмотришь на него - орел, да и только! Через некоторое время оказалось, что лошади нам нужны вовсе не для захватывающих дух кавалерийских пробежек, а для изматывающих тело и душу вьючных переходов. Такой вид передвижения мы часто называли "конно-вьючным спортом". 3 Да простят меня товарищи по полевому сезону 1988 года: я пропущу многие страницы освоения этого редкого в наше научно-техническое время вида спорта. Да, были сначала конные рейды Алгияк - Амыл, Амыл - Алгияк несчетное количество раз, с вьюками и без. Был потом героический переход с Амыла на Березовую, когда восемь километров мы шли два дня, обходя прижимы над рекой и утопая в протоках под нескончаемым дождем. Было бесславное возвращение с Березовой обратно, дошли мы за три часа, но (позор!) не смогли поймать Белолобого, он трусил за нами сквозь тайгу налегке, явно посмеиваясь над горе-коноводами, а Чубчик с Кобылой и мы сами тащили оставшийся груз. Невозможно забыть, конечно, и героический семидневный переход с Амыла через Алгияк на Хут и Чежи, через бурный Шет-Хем, крутой Шарат, высокогорные озера Артюшкина. Но все в один рассказ не уместишь, и к тому же не всему я сам был свидетелем. Итак, будем считать, что прошло около месяца и мы уже кое-что умеем. Постараюсь теперь изложить некоторые основы конно-вьючного спорта. Может быть, все это кому-нибудь пригодится? Поговаривают о возвращении дирижаблей в 1995 году. Фермер в Арканзасе пашет на быках. Глядишь, и лошади еще послужат геологам! Начнем с самого простого: с технических подробностей завьючивания лошади. Это отнюдь не самый захватывающий, но, пожалуй, самый важный момент всего дела, и эти скучные подробности никак не могут быть опущены. Не советую пропускать их и вам, если вы собрались заняться этим спортом. Чуть позже я приоткрою вам более увлекательные страницы наших приключений. Основой завьючивания, местом соединения лошади и груза можно считать вьючное седло. Оно похоже на кавалерийское, которое вы наверняка видели в кино или в колхозе, только размером поменьше. Еще одно отличие - с боков вьючного седла торчат по два прочных кованых крючка. Под седло подкладываем кусок войлока - он называется потник. К концу сезона он напоминает решето: хозяева прорезают в нем дыры по размеру потертостей и ран своих подопечных лошадей. Помогает это мало: потник часто сбивается набок, и шкура протирается по новой. На потник кладем седло и пристраиваем его с учетом веса груза, дальности перехода и лошадиной анатомии. Потом застегиваем шлеи - такие широкие ремни, охватывающие лошадиное тело под грудью и по заднице. Они просто необходимы, если вы хотите, чтобы седло не сползало (или, хотя бы, сползло не сразу). Дальше затягиваем до отказа подпругу - мой вам совет сделать это как можно более неожиданным движением. Лошадь при этом всхрапывает, скалит зубы и надувает живот - но уже поздно, пряжка застегнута и скотинка упакована как конфетка. Если ящики, сумы и мешки уже собраны, то собственно навьючивание не занимает больше часа. Подскажу заранее: когда этот процесс окончится, то каравану придется немедленно двигаться вперед или в любую сторону, пусть даже по кругу - лошади не могут стоять с грузом на месте. Слабые валятся на землю, нервные катаются по ней, пытаясь сбросить вьюки, в общем, вам лучше быть готовым к этому моменту и сразу же начинать движение. По этой причине лучше не спешить с навьючкой и сперва обрадоваться чайком, а лошадки пусть себе напоследок попасутся. После чая ящики навешиваются на крючки с обеих сторон лошади. Я сразу посоветую начинающему начальнику партии на этот период попросить женщин, а особенно девушек пойти прогуляться за пределы слышимости - надеюсь, вы уже поняли, почему? Этот этап проходит с употреблением крепких слов, а также с кряхтеньем и стонами. Причем кряхтим, конечно, мы, а стонет обычно лошадь. Если это грозный Чубчик, то он стонет с рыком, не прекращая жрать траву. Если это малыш Стригунок, то он танцует на месте, и набросить ящик на крючки - снайперская задача. Если это, например, Кобыла - то события непредсказуемы. Вначале ее излюбленным трюком было падение на спину, закатывание глаз и конвульсии - набор, напоминающий сильную женскую истерику. К концу сезона она поняла, что трюк себя исчерпал, и как-то раз просто вырвалась и убежала вместе с грузом. Невзирая на стоны и разные лошадиные коленца, одеваем ящики или сумы на крючки седел, обвязываем их тонкой веревкой каждый отдельно. Сверху наваливаем палатку, тенты, инструмент. Брезентом все покрываем и - венец всему - большой толстой веревкой обвязываем всю лошадь с вьюком вместе, вдоль и поперек, подобно тому как лентой вы обвязываете новогодний подарок. Сначала для этого применялись фабричные "череза" - слабенькие ремни. От них мы отказались через 500 метров после первой же навьючки, когда Чубчик распаковался посреди дороги. Вместо этого Кыргысыч научил нас вязать вьюки тувинским способом, в котором два главных секрета: во-первых, каждый новый виток цепляется за предыдущий и подтягивает всю систему вновь; во-вторых, тянуть надо со всей силой, желательно вдвоем, закинув веревку за плечи и упираясь ногой в лошадь. Завязываем последний узел. Иногда вдруг оказывается, что забыли подтянуть подпругу, а ее пряжка, естественно, уже скрылась под горой груза. Если это случилось с вами, не спешите, чертыхаясь, развязывать все обратно. Через сотню-другую метров от лагеря ваша лошадь распакуется сама. Пора, однако, отправляться в путь. Пройдя метров 500, караван останавливается - кого-нибудь обязательно необходимо перевьючить. Это закон перехода, его не обмануть, как и закон, например, всемирного тяготения или трения в коллективе. Итак, основы изложены - настала пора рассказать о наших действующих лицах. Среди них самая колоритная фигура - это, конечно, Чубчик. Так прозвал Стефаныч нашего единственного настоящего жеребца. Как я заметил, лучшая лошадь для каждого - это, конечно, своя лошадь. Хозяин может полезть в отчаянный спор, защищая особые достоинства или воображаемые стати своего любимца. Я не стану ни с кем спорить, потому что я уверен, что для вьючных переходов лучше коня, чем Чубчик, не найти. Это мой конь. 4 Мне, наверное, надолго запомнится его бандитская физиономия, составленная из трех основных элементов: лохматого чуба до самых ноздрей, ремня недоуздка, съехавшего набок, и из пучка травы в зубах. Чуб этот Кыргысыч стричь не разрешал, горячо заявляя: "Рэзат нэлза! Это жеребца гордост!" Если представить Чубчика человеком, то эти его характерные черты легко перейдут в человеческие: челка этому типу придаст порочный вид хулигана не вспомню каких годов; ремень недоуздка, съехавший на глаз, станет пиратской повязкой; неизменный пучок травы во рту превратится в бычок "Беломора", прилипший к нижней губе. Так мне и чудилось иногда, в усталом забытьи многочасового перехода, что топает за мной не конь, а бандит с большой дороги, с которым (чего не бывает!) свела меня таежная судьба. Тащит он тяжелый груз, хрипит и чавкает поминутно, подмаргивая мне из-под челки: "Ну что, начальник, за...маялся со мной? То ли еще будет впереди..." Несмотря на свой криминальный облик, был Чубчик самым грузоподъемным и работящим конягой. Весь наш сезон таскал он самый тяжелый вьюк, носил обязанности старшего в табуне, замыкающего в караване, кавалера при Кобыле. Прилечь с вьюками на остановке, как другие лошади, он считал для себя позором. Но идти с ним по тропе было мучением. Да что идти - тащить приходилось его за собой. Вся его физиономия, казалось, говорила: "Тоже мне, начальник выискался! Сам знаю, куда и как шагать". Посмотрит вслед уходящему каравану и снова принимается жрать траву с таким ожесточением, будто этот лужок последний, а дальше на сотни миль - пустыня. При этом старается вырвать веревку из рук, дергая головой в сторону. Приходится возвращаться, поднимать ее, стоять и ждать Чубчикова насыщения. Где-то далеко впереди вскоре останавливается и ждет великого Чубчика весь караван. В отличие от остальных лошадей для Чубчика серьезной преградой были не только болота и курумы (каменные отмостки). От любой лужи и камня он шарахался загодя и рьяно тянул вожатого по кустам в обход, как бы ругаясь на ходу: "Геологи, мать вашу!.. Нагрузят, как трактор, а дороги приличной выбрать не могут". Обход часто приводил его к еще более опасным участкам, которые он переходил долго, с опаской и явным неудовольствием, предварительно набив рот любимой травой. Не следует думать, что лошади едят на переходе траву для пропитания. То ли это дело привычки, то ли форма протеста, но, если травы нет, они жрут что попало. Так, Чубчик неоднократно с большим остервенением хрустел каким-то хворостом, сухими кустами, иногда закусывал свежей хвоей. Я подозреваю, что он делал это мне назло. Другим любимым занятием Чубчика была Кобыла. Он старательно строил куры вокруг нее каждый вечер. На марше настойчиво оттирал от нее воображаемых соперников - несчастных меринов, чтобы они, упаси бог, не нанесли урону его фамильной чести. Если Кобыла была привязана, Чубчика можно было оставлять на свободе. Если Кобыла шла впереди, можно было не бояться, что Чубчик сбежит - он шел за ней, как бычок на невидимой привязи. Один только раз он забыл о своем долге, женатом положении и обязанностях будущего отца (да-да! Чубчик должен был вскоре стать счастливым отцом). Грехопадение произошло на свежескошенном овсяном поле. Вырвав веревку из рук, он хватал овес целыми копнами и пожирал, дрожа от радости. Кобыла под седлом жалобно ржала и звала в дорогу, но овес был сильнее. Так вот и иной отец-ревнитель семьи: отхлебнет пивка по дороге - и ау, пропал для дома и жены. Некоторые с гордостью рассказывают, чему и как обучили свою лошадь. Этим похвастаться я никак не могу, скорее даже наоборот: к концу сезона Чубчик меня выдрессировал на пять. Я смирно ждал, пока он наестся травы, и позволял себе лишь робкое "Чу!", что означает: "Трогай!". Для примера нарисую одну из утренних сценок. День перехода. Иду на пастбище и пытаюсь сдвинуть Чубчика с места, чтобы отвести на водопой. Заискивающе нахваливаю его стати, сообщая как бы между прочим, что все ценят его грузоподъемность и доверили нам самый тяжелый вьюк. "Как старший, - говорю я, - беру на себя самое сложное - выбирать дорогу. Ну а ты, так и быть, груз понесешь". Затем пробую тащить - но это почти то же, что тянуть за шнурок от ботинка баржу или танк. Чубчик по утрам несколько туповат и особенно упрям. Сдвинуть его с места в таком случае можно только хитростью, что я и делаю - веду его по крутой дуге мимо Кобылы и, придав таким образом разгону, с ходу втягиваю на водопой. На все эти маневры уходит время, и лишь через час мы добираемся до лагеря. При седлании заботливо осведомляюсь: "Не режет?", "Не жмет?" и, наконец, осмелев: "Ну что, подпругу тянем?" Чубчик - эталон мужской силы и неимоверного упрямства - к концу лета вошел в поговорки: "Упрям, как Чубчик"; "Ломится, как Чубчик сквозь тайгу"; "Строит куры, как Чубчик вокруг Кобылы". Сам я не видел, но говорили, что Митька нашел на него управу в своем последнем переходе на Туран, в котором я не участвовал. Еще на Чежи он учил меня обращаться с ним при помощи битки - длинного елового стимула, но тот вскоре измочалился о мощный Чубчиков круп, не прибавив, впрочем, скорости коню. Но Митька настойчиво применял свое лекарство, увеличивая размер битки и силу удара. Называлось это "окучивать Чубчика". Так как себя Митька, после армии, именовал в третьем лице, уважительно "дедушкой", то звучало все это мирно, вполне по-деревенски: "Пустите вперед, дайте дедушка его окучит". Говорят, что к концу периода лечения, услышав всего только Митькин голос позади себя, Чубчик с ящиками на спине бросался вперед призовой рысью, вырывая веревку из рук вожатого. Всему этому я, конечно, верил, как и другим рассказам о Митьке (они еще впереди), но применять этот способ не спешил, да и другим не посоветую. Чубчик - скотина злопамятная, может угостить копытом, причем постарается попасть в живот. Все-таки, если меня спросят, кого бы я выбрал себе в товарищи, чтобы оттащить, скажем, килограмм сто двадцать километров на двадцать пять, то я не стану долго выбирать. 5 Тувинцы не дают кличек лошадям, и первое время было трудновато определить, какую лошадь Кыргысыч имеет в виду. "Тот, который вчера так быстро скакал", или же "который нога болит" - вот такие были сначала у них названия. Мишка получился случайно, Чубчика нельзя и назвать по-другому. Своего же конька Митька назвал сначала Шуриком. Я уже упоминал неоднократно Митьку в своем рассказе, дополню его образ до логического завершения. Азартный в работе, особенно на золоте, он также непомерен в остальном, особенно в двух вещах: еде и охоте. В поле привез он два пуда патронов и ночами пропадал на солонцах, надеясь ухлопать марала. Маралы чудом уцелели, но благодаря ему мы все-таки попробовали мелкой дичинки: съели двух рябчиков и фаршированную белку. Единственная крупная рыбалка опять же с ним связана: наловив руками хариусов размером с макаронину в высокогорной луже, он с молодым Серегой ухитрился их даже начистить и засолить - целую кастрюлю. Представьте себе - начистить целую кастрюлю макарон! По-моему, это подвиг, хоть и не из тех, о которых пишут в газетах. Когда поле для него подошло к концу, а список его побед не пополнили даже глухари, крупно не повезло вороне, опрометчиво севшей на ветку в поле Митькиного зрения. Сами понимаете - два ствола, да еще двенадцатого калибра... За полевым ужином и завтраком обычно Митька съедал вдвое против обычного геолога, что было удивительно при его некрупной комплекции. Выйдя же как-то из тайги на ферму, он взял да и выпил ведро(!) молока, правда с помощью молодого Сереги. Столь же непомерен он был в восхвалении своего унылого конька. Пока Митька был его хозяином, Шурик, по его словам, сам запоминал дорогу домой и сам выбирал тропу, носил тяжелые вьюки, был быстр на ногу и легок на подъем. Когда же Митька уехал и Шурик пошел, что называется "по рукам", он первым делом был разжалован в "Рыжика". Оказалось, что в лесу он постоянно куда-то проваливается и обо что-то спотыкается, под вьюками самый первый сваливается на землю, совершенно не чувствует габаритов: если несет всадника, то норовит поднырнуть под низкую валежину или проскочить сквозь густой куст, а если тащит ящики, то частенько цепляет ими за дерево. Выяснилось, что он органически не способен идти первым и все время норовит пристроиться кому-нибудь в хвост. Самое страшное для него - это принять самостоятельное решение, поэтому он панически боится оставаться один и спешит за собратьями изо всех сил, но едва поспевает галопом, когда остальные идут еще рысью. У Рыжика была огромная голова, на которую не лезла без переделки ни одна уздечка. Эту же башку любил Рыжик почесать об дерево или об любого подвернувшегося человека. За эту голову его иногда величали ласково "Крокодилом". Это было самое заметное в Рыжиковом облике, и он этим пользовался. Подхлестнешь, бывало, его, чтоб скакал побыстрее, он же в ответ отчаянно кивает головой, сразу видно - старается что есть мочи. Приглядишься попристальнее - скорости не прибавилось, но голова качается в два раза быстрее, и это гипнотизирует даже опытного наездника. Молодой Серега как-то обнаружил, постучав по лбу между Рыжиковых глаз, что эта голова внутри пустая: звук был гулкий, как от дуплистого дерева. Проверяли мы на других лошадях - ничего похожего. Так и считался он самым молодым и самым недалеким в нашем табуне. В самом деле, можно ли считать умным коня, который, отвязавшись или выскользнув из узды, продолжает спокойно пастись на том же месте и не делает попыток улизнуть, даже если наступает день переезда и к нему приближается человек с явным намерением отловить, зауздать и навьючить? Во всяком случае, остальные лошади не были столь простодушны, и охота на них по живости напоминала порой настоящее родео. 6 Дальше рассказ пойдет о Стригунке. Кличку ему дал Володя Крупник, его постоянный вожатый, наездник и куратор, и попал в точку. Самый маленький конек, с горбатой холкой, стриженный почти под ноль, он напоминал нам то конька-горбунка, то ослика, то недоразвитого верблюда. Был он изрядно бит в своей жизни, чрезвычайно пуглив: при виде седла и вьюков, да и вообще человека принимался танцевать на месте, то есть вертеться во все стороны, насколько позволяла веревка, слегка взбрыкивая и подпрыгивая. Ему было чего бояться - в жизни ему не везло. На него выпадала изрядная доля всех несчастий, предназначенных судьбой лошадям. Если все лошади вьюками стерли и сбили спины, то Стригунок больше всех, да еще каким-то образом протер себе морду уздечкой. Мало того, его сразу невзлюбил Чубчик и весьма существенно прогрыз ему выдающийся горб на холке. Порой кто-нибудь забывал об этой несовместимости двух лошадиных характеров и привязывал Стригунка в пределах досягаемости Чубчика. Через некоторое время из кустов доносился жалобный писк первого и злобное рычание последнего. Пищал Стригунок в подобных случаях как котенок, прищемивший хвост, очень тонко и жалобно. Чубчика он очень боялся, не спешил идти вслед за ним по тропе, тянул в сторону и путал повод за деревья, в общем совершал массу лошадиных чудачеств. Придешь за ним утром и диву даешься: так ловко и аккуратно он ухитрился обойти за ночь все деревья и пеньки в пределах своей досягаемости, причем многие по нескольку раз, и таким образом сплести целую сеть из своей длинной "прогулочной" веревки. Распутывание порой занимало полчаса, не меньше. Его робкий и интеллигентный вид можно было бы дополнить очками - тогда бы он на все 100 соответствовал своему другому прозвищу - "профессор в ополчении" - это из тех, что часами стоят у раздачи, пропуская всех вперед, а потом терпеливо сносят нагоняй старшины за опоздание, сбивают ноги тяжелыми сапогами, и вообще к грубой походной жизни слабо приспособлены. Однако Стригунок отличался и другими оригинальными качествами. Он был горазд улизнуть откуда угодно - с пастбища, сорвавшись с веревки или выскользнув из уздечки, из-под наездника, выпустившего на мгновение повод из рук - в общем, на этот счет он был "профессором" на самом деле. Одна-две секунды - не более - рассеянности, и вот уже Стригунок на воле. С седлом на спине он удирает от ошеломленного наездника, и тому приходится, оглашая тайгу разнообразной бранью, тащиться по тропе пешком километров десять до лагеря. Поймать убежавшего Стригунка - дело очень трудное. На свободе он, как дикий мустанг, напрягает весь свой ум и чутье, пугливость его удесятеряется. Он нервно и настороженно следит сразу за пятью - шестью загонщиками и их веревками, точно угадывая пустой промежуток и шустро проскальзывая в него, сбрасывая неосторожных в воду. Обхитрить его невозможно, а догнать нелегко - здесь ему помогает еще одно качество - великолепная рысь. Эту рысь можно показывать как образец. Часто она была предметом наших уважительных похвал. Вот картинка верхового пробега: Стригунок со всеми бежит рысью. Все дружно переходят в галоп: Стригунок только быстрее перебирает ножками, будто танцует. Галоп ускоряется до предела: Стригунок ухитряется поспевать рысью, только ног его уже не видно - они сливаются в серое облако под животом. Причем корпус его несется совершенно прямо, не дрожит и не качается. По словам Володи, "едешь, как на автомобиле". "Стригунок! за твою рысь я тебе все прощаю!", - восторженно кричал его хозяин во время такого пробега, действительно прощая дни, потерянные для геологии в облавах, разъездах и целых охотничьих экспедициях с привлечением тувинцев-табунщиков. Я уже рассказывал вначале, с какой нежностью Стефаныч перебирал в подвале лошадиные атрибуты. Слегка посмеявшись над ним, мы, по прошествии времени, обнаружили, что болезнь эта заразна и подкрадывается незаметно. Я уже говорил, что Митька восхищался своим другом Шуриком. Я сам подходил к Чубчику с уважением и даже с некоторой робостью, а вот Володя любил своего Стригунка - с нежностью. Изрядно повеселил нас такой случай: Вовка разбирает вещи перед поездкой, случайно натыкается под спальником на лошадиный потник, один из тех, на которых мы обычно спали. "О! - восклицает он радостно, - прекрасный (здесь было другое, полевое слово) потничек для моего Стригуночка!" Тут же бежит он к своему коньку с криком: "Стригунок! Смотри, какой потничек я тебе нашел!" Ну как тут было нам, стоящим рядом, не вспомнить Стефаныча в подвале? Справедливости ради надо отметить, что хозяин Стригунка был нежен с ним на отдыхе, но весьма суров на службе, и частенько Стригунок бывал бит хозяйской рукой. Вовка и мне советовал применять к Чубчику подобную тактику, демонстрируя ее простоту и эффективность. Я же, сравнивая норов того и другого коня, тактично воздерживался от решительных действий, отчего (как мне кажется) жив и здоров до сих пор. Напоследок открою маленький секрет: Стригунок любил "лопухи"! Как эта трава правильно называется, я не помню, но похожа на обычные лопухи, только растет высоко в горах. При виде этих самых лопухов он весь дрожал мелкой дрожью и тут же набрасывался на даровую пищу, ухитряясь срывать на ходу наиболее длинные стебли, и потом втягивать их в себя вместе с листьями, как итальянец, наверное, тянет макаронину с тарелки у себя в Италии. Так вот если кому из вас, читатели, доведется встретить на таежной тропе маленького стриженого конька-горбунка, угостите его лопухом. Может быть, он отблагодарит вас великолепной рысью... 7 Белолобый - это конь Алика, и никак нельзя говорить об этом коне, не рассказав и о хозяине. Алик был одним из тех, кого увлекло объявление о Саянской конно-вьючной экспедиции. В отличие от некоторых, быстро и бесповоротно разлюбивших лошадей, он за три месяца породнился с ними навечно и стал таким лихим наездником, что даже кентавроподобные тувинцы замечали ему "неплохо сидишь!", что в переводе означало "хорошо ездишь!" В первый же день он взобрался на лошадь и опробовал все - от шага до галопа. Через неделю он уже скакал с Кыргысычем от Алгияка до Амыла и обратно, врываясь в поселок бешеным аллюром и пугая тувинским боевым "Чу!" видавших виды золотопромышленников. В историю нашего полевого сезона 1988 года прочно вошел также многодневный набег за продуктами на Амыл и в Алгияк. Путь через Уртен-Суг оказался гибельным, отрезок в девять километров они с Кыргысычем продирались три дня через заросли, болота и бурелом. Алик вернулся матерым наездником и кочевником: признавал отныне сон только у костра, езду только галопом и желательно без седла, лошадей только норовистых и горячих, вроде своего Белолобого. Алику бывает тесно в мире цивилизованных вещей. Когда он появляется в палатке, тут же с грохотом падает с печки чайник, со стола сваливается сахар, а все присутствующие с опаской подбирают ноги и вообще стараются занять поменьше места. Если Алик прикуривает от свечки, то может втянуть все ее пламя мощными легкими. Сигарету курит он так неистово, что на конце ее может дрожать небольшой язычок огня, отчего в воздухе пахнет легкой чертовщиной. Спит Алик весьма беспокойно, то и дело забрасывая руки и ноги на соседей, просыпается же с разрезом мешка на спине, отчего долго костерит легкую промышленность. "Тоже, взяли моду - ворчит он поутру, - шьют мешки с разрезом на спине!" Вещи Алика обладают удивительной способностью разбредаться по палатке и шире. "Тут сапоги мои были на твоем спальнике, ты куда их задевал?" - может спросить он своего товарища по палатке. Столь же достойно внимания свойство вещей исчезать в его руках. Список пропаж значителен: ножи, фонари, ремни, телогрейки, фотоаппараты и даже - о ужас! - шлиховые пробы. Если Алик готовит, значит в каше будет столько сала, что ее придется переименовывать в "сало с рисом", а первое смело может идти под именем "перец с борщом". Если Алик палит костер, значит, к утру в лагере и окрестностях невозможно будет найти ни одной сухой хворостинки. Впрочем, мы благодарны Алику - ведь это он научил нас есть ложками сухое молоко! Так вот, Алик просто боготворил своего Белолобого, что однако, не помешало ему прогнать своего коня от маральника до Турана и обратно (около 60 километров). Правда, Алик уверял, что они оба были в восторге от пробега выходного дня. Алик заезжал на почту, в кафе и магазины, привязывая коня у дверей. Белолобый ел с ним пирожные и пил газированную воду, пугался автомобилей и гонялся за девушками. Эта пара, наверное, запечатлелась надолго в глазах городских зевак, ошеломленных видением из другого мира: стройный всадник на белолобом коне. И долго еще ночами будут они ворочаться в своих теплых постелях, терзаемые беспокойными снами о вольных степных просторах, о диких таежных тропах. Долго будут проклинать свою унылую судьбу, все колеи и рамки цивилизации. Увы! Всадник и его белолобый конь показались раз и исчезли навсегда, как мираж. Перепробовал Алик и других лошадей - ездил на Рыжике, гонял галопом нашу (жеребую уже к той поре) Кобылицу, укрощал Чубчика. С последним они открыли настоящие боевые действия. Вот как это выглядело: Алик орудует хворостиной и орет, Чубчик злобно рычит и пытается его скинуть, бьет задом и пятится, неистово брыкаясь. Бой переходит на территорию кухни и уже звенят ведра и миски. Кажется, полный разгром лагеря неминуем: оба не реагируют на крики и просьбы товарищей. Неожиданно бой утихает так же быстро, как начался, и они, как два лучших друга, едут вдаль, весьма довольные - каждый сам собой. Пытался Алик вскакивать и на чужих лошадей - оседланных и даже диких. Часто ему это удавалось, но и падение его не обескураживало. "Вот это лошадь! - говорил он восхищенно, - Ты видел, как она меня скинула?" Белолобика все-таки он считал самым лучшим конем. Только его он не трогал, остальным частенько от него доставалось: Кобыле за строптивость, Рыжику за сонный взгляд, Чубчику для профилактики. Конечно же, Белолобый был самым быстрым конем, ведь он брал даже призы на скачках и любил скорый галоп больше жизни. В таких случаях, следует отметить, лошади имеют в виду не свою жизнь, а жизнь седока. Расставание было трогательным - Белолобый терся мордой об Алика, а тот удивлялся такому проявлению чувств, чего раньше никогда не было."Что он, чуял, что ли?" - вспоминал потом Алик. 8 Как можно понять из моего рассказа, самая большая неприятность в конно-вьючном спорте - это побег лошади. Вначале поймать беглеца было не трудно, но постепенно лошадям этот вид спорта надоедал, и поимка все чаще и чаще затягивалась, превращаясь в целое предприятие. Это лишние хлопоты, задержка с переездом, пропущенный маршрутный день - словом, большая трата времени и сил. В связи с этим изрядная доля бранных слов и изощренных ругательных выражений, истраченных за сезон, досталась нашей Кобыле. Да, мы так и не удосужились за три месяца знакомства подобрать ей кличку. Видно, потому что это дело требует некоторой симпатии к животному, которой мы просто не успевали проникнуться. Отзвучат после очередной ловли неистовые "курва" и "лярва", а также другие, вовсе непечатные прозвища, успокоятся сердца загонщиков. Кобыла изрядно поработает под вьюком, как всегда четко и безотказно. Остервенение наше сменяется смешанным чувством благодарности и настороженности... И вот в тот же вечер Валера Орловский приносит подобранную в кустах длинную, крепкую капроновую веревку, специально выделенную для Кобылы, и связанную с ней уздечку, застегнутую на все пряжки. "Как она сбежала, понять не могу, - разводит он руками. - Прямо Гарри Гудини". Все мы вскакиваем на ноги и оглашаем тайгу грубой бранью. Это означает, что в один из ближайших дней придется оставить надежду выполнить маршруты и заняться ловлей этой... Кобылы, одним словом. В конце сезона Кобыла решила побить все рекорды и сбежала в день и час переезда прямо с седлом и вьючными сумками на спине. Каравану пришлось вернуться обратно на старое место, и весь оставшийся день был посвящен этому виду родео - ловле дикой лошади. После часа-другого гонок по кустам сумы оборвались столь удачно, что нашли мы их за какие-нибудь полчаса. Седло на кобыле съехало набок и облегчало нам задачу. Точного плана у нас сначала не было. Действие происходило на заросшей густым кустом кочкастой пойме шириной в полтора километра, а длиной от тайги до цивилизации. Кобыла не уходила совсем, хотя и было куда, но и совать шею и ноги в хитроумные петли не собиралась. После первых безрезультатных попыток было решено сил и средств не жалеть, и после установки лагеря на старом месте, после сытного обеда и чая мы развернули боевые действия по всем правилам. У нас была надежда, что некоторую роль в локализации Кобылы сможет сыграть Чубчик, как будущий отец. Чубчик, словно понимая свою роль живой приманки, то и дело тревожно ржал и рвался на привязи, окидывая взглядом поле битвы. Ловля проводилась, таким образом, "на отца". Рельеф поймы здесь имел некоторую ложбину, посередине которой Чубчик и был привязан. Мы перегородили эту ложбину стометровым барьером изо всех наличных ремней, веревок, шнурков и тесемок. Итак, охота началась. Вот двое загонщиков - Вовка на Стригунке и Алик на Белолобом - окружают Кобылу с тыла, негромко и деловито перекликаясь. Кобыла неспешно уходит от них... мимо замечательного барьера. Загонщики с дикими первобытными криками несутся наперерез. Кобыла прибавляет ходу и всячески старается выскользнуть из кольца. Но загонщики не дают маху и теснят ее все ближе к роковой черте, мастерски управляя своими лошадьми. Наконец Кобыла, выбирая из двух зол меньшее, решительно направляется к барьеру. Здесь уже мечутся вдоль него двое ловцов - я и Валера Орловский, стараясь угадать участок возможного прорыва. Кажется, сюда! Нет, вон туда, на бугор! Бежим к бугру с разных сторон. Веревка лежит слишком низко, почти на земле! Только бы успеть ее поднять! Задираем веревку повыше, чтобы она пришлась вровень с лошадиной грудью - нередко этот прием на доли секунды словно парализует лошадь. Кобыла же ловко пригибается и проскальзывает под взметнувшейся веревкой. Хвост трубой, уносится вдаль, за ней летят загонщики. Так продолжается довольно долгое время. Кобыла уходит от загонщиков, проскальзывает под веревкой и скачет через нее, упорно не желая ловиться. За происходящим очень интересно наблюдать с бугра, что я и делаю. Выглядит вся картина живописно и напоминает эндшпиль шахматной партии. Длинная белая лента делит поле пополам, как белая диагональ. На поле, плавно покачиваясь, в клеточках-полянках между кустов движутся фигуры: кони-пешки, всадники-ферзи. Вдруг сзади меня слышится шорох и треск, и из кустов вылетает желанная добыча - стоит от меня в трех метрах, тяжело дыша, вся в мыле. Только бы не спугнуть! Замерли загонщики и ловцы. Медленно поворачиваюсь и делаю шаг плавно, как в балете. Она стоит! Остается только протянуть руку к гриве... Есть! Суетливо обвязываю Кобылу всеми имеющимися под рукой веревками. Она даже не пытается вырваться и сдает партию окончательно. Солнце клонится к вечеру. Интересно отметить, как меняется отношение к лошади в процессе ловли. В начале многие стоят планы, поймав, хорошенько проучить животное, "выписать битку". Через час высказываются пожелания "пристрелить эту тварь" и спасти хотя бы седло. После двух-трех часов возни с веревками, ловушками, обходами и засадами все единодушно заявляют, что пристрелить - слишком легкое наказание, а уж в каких словах это мнение выражается... Но вот лошадь поймана, и счастливый коновод тащит ее на пастбище, нежно сюсюкая: "Попалась, голубушка! Ах ты, красавица моя! Ну вот и все, а ты боялась". Вспомним под конец, что были еще переходы, развьючивания и перевьючивания по пять раз на каждого; окучивание Чубчика, который может заартачиться перед любой лужей; приведение в чувство Стригунка, который может грохнуться оземь от упадка сил и закричать, как ребенок. Надо припомнить, как вытаскивали Белолобого, засевшего по шею в болоте; как шли по Чежи два дня и прошли пять километров, и многое другое - тогда только можно оценить тонкий юмор молодого Сереги, заявившего после одного такого перехода: "Теперь я знаю, откуда кентавры берутся. Бывает, люди много и долго с лошадьми возятся, вот после этого-то кентавры и родятся". Шутка станет более понятной, если я вам скажу, что слово "возятся" он не произносил. Это уже я кой-чего заменил, чтобы рассказ был поприличнее. Закончить рассказ о наших лошадях мне хотелось бы на мажорных тонах. Итак, последний маршрут с лошадьми - их надо перегнать от Турана до Балдыргана и сдать нашему конюху, Валерию Кыргысычу. Невысокий, но неимоверно крутой перевал проходим пешком, да и то Кобыла часто останавливается отдышаться. Под самым перевалом крутой взлет, лошади карабкаются по скалам, словно козы. Я веду Кобылу, Алик - Белолобого, сзади Вовка со Стригунком, подгоняют Чубчика и Рыжего. Рыжий, как всегда, старается не отстать, а Чубчик - съесть как можно больше травы, хотя всю ночь обжирался свежим овсом. Но вот перевал пройден, и мы пускаемся шагом, потом рысью... Что за лошадь у меня! Ей просто цены нет! Бежит ровной рысью без хлыстов и понуканий, сама собой, и это на третьем месяце! Я пытаюсь ее придержать, объясняю, что доктора в таких случаях прописывают прогулки шагом и легкой трусцой, никак не галоп по пересеченной местности. Куда там! Проезжаем последнее болото на нашем пути, кони бьют грудью и копытами тонкий утренний ледок, он разлетается брызгами, сверкая под осенним солнцем. Дальше до Балдыргана только поля да сухая дорога. Кобыла бросается рысью по этому пространству, хлыст и шпоры ей явно ни к чему, она только огрызается на мои попытки ее приостановить, умерить пыл. Ветер, а не лошадь! Наша кавалькада приближается к цели. Вперед вырывается Алик на Белолобом, желая, видимо, показать, что такое галоп и как ездят настоящие мужчины. Вслед за ним мне демонстрировать то же самое не хочется, но я почему-то несусь во весь опор. Это проявляет инициативу Кобыла, которая не переносит соперников впереди себя. Галоп набирает обороты, жуткое и веселящее ощущение! Управлять на такой скорости я не успеваю, поэтому дорога исчезает из поля зрения. Мелькают какие-то кусты, ямы, бугры, канавы. Копыта грохочут по камням, мы взлетаем на какой-то бугор, и я уже готов свалиться с седла, но все кончается благополучно, потому что это ферма, Балдырган. Потому что это конец. 9 "... Следует крепко запомнить правила обращения с лошадью. Главные из них таковы: 1. Подходить к лошади можно, только предварительно окликнув ее, и только слева. 2. Нельзя подходить сзади - может ударить ногой. 3. Не выпускать повода из рук, выводя лошадь из денника. 4. Спешиваясь, не оставлять коня без присмотра. 5. Не кричать, не бегать, говорить тихо, ласково..." Из книги "Они отдыхают в седле".