Думать об этой Речке мы начали еще пару лет назад, поскольку в старых отчетах мелькали противоречивые сведения о том, что на ней когда-то добывали золото. Цифры этой добычи не вызывали особого доверия - то ли двести, то ли триста грамм, то около фунта, то сколько-то там золотников.
        Серьезных документов в архивах не сохранилось. Многие прииска были разграблены и, вероятно, разгромлены во времена Гражданской войны. Один раз в какой-то из сводок, составленных в 1930-е годы, мы наткнулись на такую фразу: «Архивы многих приисков этого хребта были уничтожены отрядами». Какими отрядами, оставалось только догадываться, да это уже и не имело никакого значения. Были и другие документы, не лишенные любопытства. Осталось заявление жителя одного из городков этого края в местное управление НКВД, датированное 1934 годом. В нем был указан и точный адрес гражданина, и он сам, к нашему удивлению, упомянул такой факт из своего прошлого: оказывается, до революции он был хозяином небольшого прииска в этих краях и посылал во многие долины поисковые партии. В письме упоминалась какая-то интересная речка с россыпным золотом, но привязка ее устья была совершенно неопределенной - в стольких-то верстах от устья главной долины, в которую она впадала. Как мы ни пытались определить по карте, где эта речка, ее мифическое устье каждый раз зависало где-то там, где никаких притоков у крупной долины вовсе не было.
        В прошлый сезон мы заходили в долину, которая брала истоки с широкой седловины. Отсюда же могла стекать и непонятная Речка. Обнадеживающих результатов у нас не было, кроме одной пробы с крупным знаком золота. Поднимались мы и на седловину в одном из последних маршрутов. С перевала открывался путь в другие долины, одна из которых нам казалась интересной по теоретическим соображениям. По географии на роль загадочной Речки она подходила не хуже других смежных. Спускаться туда мы не стали, поскольку в задание это не входило: наши начальники, как и местные геологи, не любили старинных отчетов и не верили нашим «басням». Да и неясно было, как спускаться - в вершине речки находился свежий ледниковый цирк с почти отвесными стенами. Его можно было обойти по гребням, но одна мысль о спуске в истоки подозрительной речки под конец сезона вызывала содрогание: судя по карте, троп не было. Там ждал нас сначала заваленный живыми глыбами склон – курумник, а ниже непролазный бурелом. Тогда мы отложили проверку этой глухой речки на неопределенное время. Весной настала пора планировать сезон, и мы вновь обратили на нее внимание.
         Судя по всему, эту глухую речку так или иначе должны были пройти поиском в разные времена. В этих местах были проведены геологические съемки* разных масштабов, но ничего особенного они не дали. Ничего выделяющегося на общем фоне десятков рек и сотен ручьев, где пылинки золота и старинные старательские шурфы* встречались повсеместно. Съемщики вообще не были мастерами в поисковых делах и часто принимали старые шурфы за отработки, хотя нам уже после первого сезона стало ясно, что золото здесь, между двумя крупными узлами золотодобычи*, искали всюду и везде, а шурфы закладывали методом «дикой кошки». Где-то я еще в детстве читал, что в прошлые времена какой-нибудь десятник время от времени подкидывал кайло в воздух, и, если оно втыкалось в землю, там били шурф. Много лет спустя я понял, что в этом были какой-то смысл и статистическая регулярность выборки. Но в данном случае помочь нам это не могло...
         В письме бывшего предпринимателя, а впоследствии просто советского гражданина (мы так и не узнали, как он закончил свои дни), были и другие любопытные сведения, которые заинтриговывали, но звучали детективно и неправдоподобно. В частности, он сообщал, что нанятый им десятник хорошо и успешно провел поиски, но потом исчез со всем золотом, полученным при шурфовке - «говорили, что сбежал в Китай». Такое вполне могло произойти, ибо в те времена золото и с действующих-то приисков уплывало в Китай тоннами, а уж сбежать совсем было не проблемой. Бывший предприниматель писал также, что впоследствии кто-то хищничал по этой Речке и добыл несколько сот граммов золота. Сплошной туман.
         В тот момент мы еще толком не понимали, чем контролировалась золотоносность в обширном пространстве между двумя узлами, известными еще с первой половины девятнадцатого века. Слишком разнообразным было геологическое строение, слишком много было обстановок, в которых выступы плотика* в руслах или его редкие выходы в уступах давали нам среди мелочи и крупные знаки, а иногда и солидные зерна золота. Встречались и признаки древнего аллювия, древних речных отложений – желтые вязкие глины. Иногда попадались нам среди гальки и обломки оруденелого кварца - явный признак рудоносности коренных пород. Чем больше было таких находок, тем больше возникало вопросов. Вот и этот, третий по счету сезон был похож на предыдущие. Многое получалось, но не было такого участка, на котором мы могли гарантировать успех тем, кто собирался тащить сюда буровые станки. Каждый раз оставались сомнения...
         Мы поставили лагерь в главной долине возле устья глухой речки, которую мы в этот сезон выдвинули на роль той самой, мифической. Мой напарник Сашка иронически называл ее то Эльдорадо, то Сакраменто, то Бонанца. Всем это нравилось. У нас было принято щеголять английскими словами. Например, нашу старательскую колоду - небольшой промывочный прибор, который Сашка смастерил разборным на две части так, что ее стало возможным привьючивать к лошади - мы часто звали «американка», как называли ее в России в дореволюционные времена. Начитавшись историй про калифорнийскую золотую лихорадку, я вернул «американке» исконное название rocker. Это слово всем понравилось. В третьем лице мы иногда называли себя «диггерами», вероятно, под влиянием популярной в те времена компьютерной игры...
         Сам-то Сашка любил словечки из старательского жаргона давних времен, вычитанные в романах из сибирской жизни. Я не без иронии называл это «возвращением к истокам», что воспринималось Сашкой благосклонно, поскольку он и сам любил посмеиваться, вставляя вместо иностранных терминов в наши разговоры русские слова. Например, вместо слова «морена» он старательно выговаривал «ледниковые отложения», вместо «эрозия» - «врезание». Иногда идею подхватывал кто-то другой, начинал выискивать русский заменитель иностранному термину. Звучало это очень забавно, и, разумеется, было небольшим развлечением.
         Почти рядом с лагерем, напротив глухой речки в главную долину впадал солидный ручей несколько километров в длину. Так как мы даже не знали, с какого борта впадала таинственная Речка, Сашка не без оснований высказывал мысль, что, возможно, ручей - это она и есть. Собственно говоря, в тех старых документах таинственная Речка именовалась то рекой, то ручьем, то распадком. Поди пойми... Так что, и ручей мог быть интересным.
         Однако, первые же маршруты заставили нас усомниться в этом. Ручей, который мы назвали «Противоположным», не дал вообще ни одного знака золота, да и борта его выглядели не очень перспективно, даже мрачно: темно-серые и черные кремни, пустые «как барабан», как говаривали геологи постарше в те времена, когда я был студентом. Никакого намека на кварц в серой и монотонной русловой гальке. Даже пара выходов плотика в русле не дала ни одного знака золота...
        Мы упорно откладывали маршруты в глухую речку. По-видимому, никто не хотел разочарований. Я сделал несколько маршрутов вверх от лагеря по главной долине: результаты были противоречивые. Как и почти везде в этом районе, главная река была неглубоко врезана в какие-то малопонятные рыхлые отложения, прижимаясь то к одному скальному борту, то к другому. В одном из маршрутов мне посчастливилось наткнуться на скальный выход в основании поймы. По нагромождению поваленных и принесенных сверху деревьев я перебрался на другую сторону русла, с нетерпением разобрал скальный плотик, сложенный глинистыми сланцами, и через минуту в моем лотке сверкнуло несколько знаков золота. Один из них был чуть больше миллиметра, и это был хороший признак. Еще пара лотков, еще пять или шесть значков, и я тронулся дальше вверх. Через километр долина расширилась, и я выбрался на волнистую и валунистую поверхность с множеством проток и сухих ложбин. Не без труда я прошел еще пару километров и вышел к месту слияния истоков. На карте хорошо был виден моренный вал, перегораживающий один из истоков. Я потратил еще пару часов, пробираясь вверх по нему. Перевалив через моренный вал, я спустился к живописному озеру, которое он подпруживал. В его зеркале отражалось голубое небо с облаками, склон ледниковой долины с сухими обгоревшими лиственницами и снежниками, разбросанными там, где кончался лес и начинались гольцы. Я полежал с полчаса на сухой теплой гальке у самой воды, вскипятил воды, выпил чаю, сгрыз пару сухарей и тронулся в обратный путь.